ССЫЛКИ

"Русский вопрос" для Чечни

Сергей Маркедонов, специально для Prague Watchdog

Статьей Сергея Маркедонова мы открываем дискуссию на актуальную и важную тему. Проблема русского населения Чечни остается предметом яростных дискуссий в России, и мы считаем крайне важным дать возможность высказаться по этому вопросу как можно большему количеству людей. Уже в следующей статье на эту тему будет предложена иная точка зрения на проблему, кардинально отличающаяся от подходов Сергея Маркедонова. Кроме того, мы приглашаем наших читателей принять участие в дискуссии.

Считаем необходимым напомнить, что позиция наших авторов не тождественна мнению редакции.

«Русский вопрос» в Чечне постсоветского периода не относится к хорошо исследованным проблемам. Конечно, время от времени по конъюнктурным соображениям его актуализируют. Так было накануне двух антисепаратистских военных кампаний. Обращение к данной теме делалось для того, чтобы, во-первых, придать действиям Кремля определенную легитимность, а во-вторых, продемонстрировать антигуманную сущность властей Чеченской Республики Ичкерия. Хотя следует признать, инструментальное использование «русского вопроса» не достигало своей цели. Не в последнюю очередь из-за практической реализации Кремлем своей антисепаратистской стратегии. В результате на сегодня столь острая проблема фактически осталась вне фокуса информационного внимания. Она не стала предметом оживленных дискуссий и споров, как в случае с вынужденными переселенцами чеченского происхождения или кавказофобией, имеющей место в регионах центральной России. Ни один из политических лагерей, ни одна «группа влияния» не сделала «русский вопрос» в Чечне своей «визитной карточкой».

В начале 90-х гг. российские правозащитники фактически «просмотрели» выдавливание русского населения из Чечни, Ингушетии, других северокавказских субъектов федерации. Четыре года назад в одном из интервью Лидия Графова, председатель Форума переселенческих организаций (влиятельной российской правозащитной структуры, занимающейся проблемами беженцев и временно перемещенных лиц, начиная с 1990 г.), сделала очень непростое признание: «Мы виноваты перед русскими беженцами из Чечни. Мы – это в целом правозащитное движение. Именно с нашей подачи общественное сострадание замкнулось только на чеченцах. Это, наверное, заскок демократии – поддерживать меньшинство даже ценой дискриминации большинства… И я должна признаться – мы искренне считали, что должны отдавать предпочтение им перед русскими. Потому что чувствовали перед ними историческую вину за депортацию. Большинство правозащитников до сих пор придерживаются этого мнения. Лично у меня постепенно чувство вины перед русскими перевесило. Я была в Чечне 8 раз, и с каждой поездкой мне становилось за них все больнее. Окончательно меня сразила одна старушка, которая сидела на табуретке посреди улицы. Когда она увидела меня, то достала из–за пазухи чайную ложечку из синего стекла и с гордостью сказала: "Моя!" Это все, что у нее осталось».

Впрочем, «историческая вина» за депортацию 1944 года у правозащитников до сих пор перевешивает, затмевая собой другие трагические события не только 90-х гг., но и всего ХХ века. Достаточно вспомнить о проводимой сейчас кампании за сохранение мемориала жертвам сталинской депортации в Чечне. Оговорюсь сразу. Никакого пиетета к сталинскому режиму я не питаю, февральскую депортацию 1944 года считаю преступлением именно потому, что она базировалась на расистском принципе «коллективной вины». В 1944 году сталинский режим сделал всех чеченцев, как этнос, ответственным за «предательство». Этот принцип в начале 90-х гг. словно под копирку переписали лидеры «национально-освободительных движений» республик СССР, рвавшихся во власть вместо коммунистической номенклатуры (а часто и вместе с ее перекрасившимися представителями). Только в 90-е гг. в качестве «коллективно виноватого народа» были представлены русские, которым ставили в вину и депортацию (в случае с Чечней), и голод (в случае с Казахстаном и Украиной), и оккупацию (в случае с республиками Прибалтики). При этом никакой содержательной разницы между русским, советским, современной Россией, империей Романовых и СССР никто не делал (и даже не пытался взять на себя этот труд).

К сожалению, российские правозащитники, долгие годы ведя борьбу против КПСС, не смогли отделить партийную диктатуру от объективных государственных интересов, а также антикоммунистический национализм от действительной демократии. А потому неудивительно, что вся историософия постсоветских правозащитников - и тех, которые называли (иногда без всякого на то основания) себя демократами, - строилась на виктимизации меньшинств (тех же чеченцев) и понимании некоей объективной неизбежности дискриминации русских. И в истории, и в настоящем.

Кто из отечественных демократов и правозащитников (которые клялись в ненависти к советскому тоталитаризму) вспомнил в 90-е гг. про другие депортации на территории Чечни, которые проводились за 24 года до трагедии февраля 1944 года? И проводились большевиками по отношению к русским казакам, в том числе и руками горцев. Повторюсь еще раз, это никоим образом не оправдывает сталинскую депортацию, но в то же время не дает нам оснований для приватизации синдрома жертвы одним лишь чеченским этносом.

Между тем еще Третий областной съезд Советов Терской области (1918 год) заявил о необходимости выселения местных казачьих станиц. А 25 октября 1920 года приказом № 620 по Кавказской армии Г. К. Орджоникидзе санкционировал выселение казачьих станиц Ермоловской, Закан-Юртовской, Самашкинской, Калиновской, Михайловской за р. Терек с передачей земель и имущества в распоряжение советских органов власти. Тогда же Орджоникидзе писал, что выселение «произвело на казаков ошеломляющее впечатление», а также «убедило казаков в непоколебимой силе советской власти, а с другой стороны разрешило земельный вопрос для горцев». Тогда 60 тыс. терских казаков из 18 станиц были выселены за Терек (с территории той же Чечни). Тогда же на совещании коммунистических организаций Дона и Северного Кавказа была принята резолюция, в которой подчеркивалось: «Земельную программу Кавбюро ЦК РКП(б) о наделении горцев землей за счет станиц совещание признает единственно возможным способом разрешения земельного вопроса среди горцев».

Очевидно, что признай российские демократы и правозащитники тот факт, что депортации - это не практика борьбы Москвы с национальными меньшинствами, а обычная политическая дубина коммунистов, которую они использовали и по отношению к русским тоже, не было бы той завесы молчания по поводу дискриминации русского населения в Чечне. И не только в ней, но и в других частях бывшего СССР.

Вместе с тем было бы неверно ограничиться критикой только по отношению к демократической части российского общественного спектра. Если говорить о представителях российского «патриотического движения», то их подход к «русскому вопросу» в Чечне можно определить следующей формулой: «Много слов и бравады - мало конкретных дел». Увы, но за весь постсоветский период те политики и общественные деятели, которые позиционировали себя как защитники «русского дела», так ничего фактически и не сделали для помощи тем, кто не по собственной воле вынужден был оставить места своего проживания. Ни программ социальной реабилитации и социальной адаптации, ни эффективного правового консультирования для «кавказских русских» на уровне гражданского общества беженцы не дождались. Вся помощь им была ограничена ура-патриотической пропагандой в печати (с очень сильным расистским душком) и выдвижением нереалистичных проектов (типа создания Терской казачьей области на территории северокавказских национально-государственных образований).

Что же касается государства, то российские власти (как в начале 90-х гг., так и сегодня) предпочитают хранить молчание по данному вопросу, поскольку в противном случае придется признавать собственные провалы и ошибки, а также расписываться в своем бессилии или же некомпетентности. Иногда в том и в другом одновременно.

Особая тема - отношение властей и различных сегментов общества Чечни к «русскому вопросу». В этом плане северокавказская республика демонстрирует те же подходы, которые используются в Грузии, Абхазии, Южной Осетии, Азербайджане, Нагорном Карабахе, Молдове, то есть в обществах, переживших конфликт. Суть этих подходов такова: завышение данных о потерях среди «своих», виктимизация представителей своего этноса и отрицание (как минимум минимизация) жертв «другой стороны». При таком подходе рефлексия по поводу собственной ответственности или вины не ведется. Напротив, под разными предлогами собственная жестокость (или потворство жестокости) оправдываются. Впрочем, не буду голословным. Первым указом, подписанным Рамзаном Кадыровым в качестве президента, стал указ о Концепции государственной национальной политики Чеченской Республики. В этом документе предельно четко прописаны вопросы идентичности постсоветской Чечни, а также представлена в сжатом виде философия истории республики до и после 1991 года.

Первая часть Концепции национальной политики Чечни так и называется: «ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ОСОБЕННОСТИ ЧЕЧЕНСКОГО ЭТНОСА». Фактически только чеченский народ (а не, например, «многонациональный народ Чечни»), таким образом, провозглашается главным субъектом политики в этом регионе.

Во второй части Концепции «ЭТНОПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ЧЕЧЕНСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ» рассматривается такая острая проблема для Чечни, как ее моноэтнизация. По данным Датского совета по беженцам, чеченцы сегодня составляют более 96 % населения республики.

«В силу стечения обстоятельств и взаимодействия целого комплекса объективных и субъективных факторов республиканского и федерального уровня, в конце ХХ в. многонациональный народ Чеченской Республики был насильно выведен из экономического, политико-правового и информационного поля России. Он стал жертвой широкомасштабных военных действий, унесших тысячи жизней, подвергших почти полному уничтожению экономику и социальную инфраструктуру республики, лишивших сотни тысяч граждан жилья и имущества, многие из которых вынуждены были переселиться в другие регионы России, ближнее и дальнее зарубежье. Одним из тяжелых последствий вооруженного конфликта и предшествовавших ему процессов, связанных с политикой национал-сепаратистов, явилось резкое нарушение исторически сложившейся национальной структуры населения республики, утрата его полнокровной полиэтничности. Если в 1989 году в ЧИАССР проживали 734 тысячи чеченцев, 163,8 тысяч ингушей, 294 тысячи русских, более 60 тысяч русскоязычных (армян, украинцев, кумыков, ногайцев, аварцев и др.), то, по переписи населения 2003 года, общая численность населения Чеченской Республики составляет 1 млн. 103,7 тыс. человек, из них 1 млн. 31, 6 тыс. чеченцев, 40,6 тыс. русских и 31,4 тыс. русскоязычных. Однако это не снижает актуальности продуманной национальной политики в Чеченской Республике, внимательного учета интересов и потребностей социокультурного развития всех национальных общностей, включая малочисленные».

Как гражданину России мне хотелось бы получить не эвфемизмы, а развернутый ответ об этом «комплексе объективных и субъективных обстоятельств». Наверное, можно было бы описать дерусификацию и моноэтнизацию республики если не как геноцид (слишком уж эмоциональным стало это определение), то хотя бы как этнические чистки и следствие политики чеченского этнического национализма. Наверное, можно и даже необходимо было не отмалчиваться, а решительно осудить политику (и личности) Дудаева, Масхадова, Басаева, которые создали столь сложное «стечение обстоятельств» в Чечне 90-х. Если это невозможно, то как можно утверждать, что в Чечне наступили другие времена?

Сегодня многие публицисты и историки в Чечне охотно пишут о чеченофобии в российских СМИ, о недоверии россиян к чеченцам. Об этом много слов сказано и в Концепции национальной политики Чечни. Спору нет, есть и фобии (нередко необоснованные), и недоверие (также далеко не всегда реалистическое). Но необходимо также задаться вопросом о причинах этих фобий. Было бы наивно считать их результатом почти поголовной необразованности граждан России. Не стали ли они главным следствием силы «стечения обстоятельств и взаимодействия целого комплекса объективных и субъективных факторов республиканского и федерального уровня» начала 90-х гг., о которых в сегодняшней Чечне не могут прямо и честно сказать? Именно отсутствие жесткой самооценки, критического анализа опыта 1991–1994 и 1996–1999 гг. в Чечне ставит под сомнение истинность фраз о том, что Чечня не отделяет себя от России, готова стать одним из ее субъектов, а руководство республики заинтересовано в возвращении русских (об этом в Концепции написано как о насущной задаче).

Однако проблема не только (и даже не столько) в позиции республиканских властей. Не менее важна оценка чеченских историков, журналистов. В общем, тех, кто пытается претендовать на роль интеллектуальных лидеров республики. В этом плане весьма показательна статья Тимура Алиева (в прошлом редактора газеты «Чеченское общество, а ныне советника президента Чечни) «Исход русских из Чечни», опубликованной в сборнике «Чечня. Жизнь на войне». Согласно логике автора, все разговоры о дискриминации русских из Чечни начались только после публикаций «некоего Кондратьева», который для доказательства своих тезисов даже не позаботился о необходимом документальном обеспечении. Мол, доверие к его словам о притеснениях русских в Чечне «было полным».

По словам Тимура Алиева, сегодня многие «чеченологи», говоря о дискриминации русского населения, ссылаются на разные версии текстов Кондратьева или их клоны. Странно, что автор, взявший на себя задачу осветить «русский вопрос» в Чечне, не ознакомился с другими источниками или их публикациями кроме «кондратьевских клонов» (хотя бы со сборником «Чечня в пламени сепаратизма» - единственным, пожалуй, изданием новейшего времени, куда были включены материалы из архивов президентской администрации). А ведь были еще материалы Миннаца, к которым получить доступ было не так уж и сложно. Или их тоже организовал «некий Кондратьев»?

Кстати, авторам, пытающимся заниматься историей, не грех бы знать азы источниковедения. Если пытаешься писать о каком-то малоизвестном персонаже, попытайся установить его личность или дать версии на тему, кто скрывается под маской хотя бы того же Кондратьева. Было бы полезно и проведение полевой работы. В 2004-2005 гг. автор настоящей статьи в рамках проекта по гранту Фонда Макартуров провел исследования по миграциям на Юге России. Тогда мне удалось встретиться и побеседовать со многими выходцами из Чечни, кого судьба раскидала от Ростова-на-Дону и до Орла, от Ставрополя и до Сибири. И не только побеседовать, но и почитать их переписку, познакомиться с «Бюллетенем переселенца», который издавался в Ростове-на-Дону Движением пострадавших в чеченском конфликте (ДПЧК), созданным летом 1996 года представителями русского населения Чечни. Зачем я все это перечисляю? А затем, что фактов, подтверждающих дискриминацию русских в Чечне после начала сепаратистского эксперимента, великое множество. И для их простого перечисления одной статьи не хватило бы.

Разве можно объяснить одним лишь «разгулом криминала» (как это делает Тимур Алиев) то, что только в 1992-1994 гг. Чечню покинуло 147 тыс. человек? При этом более 80 % беженцев из Чечни были русские, 5,4 % - армяне, около 3 % - украинцы, 1,6 % - татары, 1,2 % - осетины, порядка 1 % - ногайцы. В 1991-1994 гг. в Чечне было убито или пропало без вести более 10 тыс. чел. (в большинстве своем русских). Второй вопрос: насколько вообще можно вести речь о государственном проекте Чечни, если ее власти не смогли предотвратить подобные «криминальные эксцессы»? Или тоже прикажете считать это «сценарием Кондратьева»? Разве «некий Кондратьев» выдвигал на площадях Грозного лозунги «Русские - в Рязань, ингуши - в Назрань, татары - в Казань»? Разве не было силовых захватов квартир, населенных русскими и других казусов «ичкерийской приватизации», похищений людей?

Между тем «русский вопрос» в Чечне требует не разговора для «проформы», а содержательного обсуждения, которое могло бы иметь как академическое измерение (проблема недостаточно изучена современными политологами), так и прикладное значение (сегодня многие интеллектуалы и политики в регионе считают русских необходимым «интернационализирующим» и «модернизирующим» элементом). Этот разговор позволил бы избавиться от многих мифов, которые существуют вокруг Чечни. От мифа о справедливой борьбе горцев против империи (хороша справедливость, в результате которой республика превращается в этническую собственность «титульной нации»). От мифа о том, что любое национально-освободительное движение хорошо уже по факту своего существования и по выдвигаемым антиимперским лозунгам. От мифа о том, что русские как дискриминирующая нация должны в той или иной мере испытать на себе дискриминацию. И, самое главное, от мифа о демократических и тоталитарных нациях (очень популярного в интеллектуальной чеченской среде), как и вообще от мифа о коллективной ответственности всего этноса.

В самом деле, было бы по меньшей мере наивно считать, что русские в массовом порядке вернутся в Чечню, если в самой республике не дана предельно жесткая оценка их массового исхода оттуда. В этой связи закономерен вопрос, а должно ли Российское государство принимать ответственность за происшедшее в Чечне, включая далеко не всегда оправданные действия военных и правоохранительных структур в 90-е гг.? Считая Чечню неотъемлемой частью Российской Федерации, такие действия не просто желательны, они безальтернативны. Однако вместо серьезного и содержательного обсуждения проблем Чечни, российская власть предлагает откупиться от проблемной территории, соглашаясь при этом на «особый режим» в республике, а также «особое понимание» ее истории. Пока же такая «особость» будет интенсивно развиваться, думать о быстрой интеграции Чечни в общероссийское социальное пространство преждевременно.

Сергей Маркедонов - заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук.
 

Фотография взята с сайта demographia.ru.

(M/T)